1966
Г. В. Шибанов
Это было во Франции
Записал Ю. Плотников. Опубликовано по рукописи 1966 г. из архива А. Н. Кочеткова. Примечания и редактирование В. А. Кочеткова.
1. Ирония судьбы
Родился я в Николаеве, в 1900 году. С детства полюбил Черное море, на берегу которого пропадал целыми днями, наблюдал за входившими в порт судами и провожал глазами дымки кораблей до тех пор, пока они не скрывались за горизонтом. Мне даже снилось море по ночам и в этих радужных снах я видел себя заправским морским волком, капитаном огромного пассажирского лайнера. Но я понимал, что такое могло быть только во сне, ибо меня, сына простого кузнеца, ни за что бы не приняли в царскую офицерскую школу. Мне оставалось только мечтать о море, о кораблях и дальних плаваниях.
Но вот в России все круто изменилось — свершилась Великая Октябрьская революция. Теперь двери в морские училища открылись и для детей рабочих и крестьян. Я тут же воспользовался представившейся возможностью и поступил в морской корпус в Севастополе. Казалось, заветная мечта вскоре сбудется. Но злая судьба решила по-своему. В морском корпусе тогда преподавали бывшие кадровые офицеры царского военно-морского флота, которые люто ненавидели простолюдинов, — мужиков, — как они презрительно называли нас.
Однажды ночью в октябре 1920 года нас подняли по тревоге. Через несколько минут мы находились в трюме корабля, уходившего в открытое море. Только на рассвете мы узнали, что предатели увозят нас за границу. Вскоре мы оказались на военно-морской базе в Бизерте. Там нам предлагали влиться в формирования, которые создавались для вооруженной борьбы против Советской России. Но разве я мог принять столь гнусное предложение? Я бежал и, после долгих мытарств, поступив матросом на одно из иностранных судов, добрался до Франции. Там сдружился с французскими рабочими, такими же обездоленными, как и сам. С их помощью научился шоферскому делу и стал работать таксистом, развозя пассажиров по парижским улицам и переулкам.
Не раз вместе со своими французскими товарищами по работе принимал участие в забастовках. В 1936 году вступил во французскую коммунистическую партию. Коммунистом отправился добровольцем в Испанию, где фашизм решил показать свои силы в борьбе против республиканцев. Служил политическим комиссаром в интернациональной бригаде. Там верх взяли фашисты. Мы отступили на территорию Франции.
Французские власти интернировали бойцов интернациональной бригады и поместили нас в специальный лагерь Гюрс. Там мы томились более года. Разразилась вторая мировая война. Нацистская Германия оккупировала Австрию, Чехословакию, обрушилась на Францию. Как-то ранним утром узников концлагеря посадили в запломбированные товарные вагоны, провезти через всю Францию с юга на север и высадили у франко-бельгийской границы. Здесь из нас сформировали рабочую роту иностранцев. В нашей роте было 70 человек. Наши, построенные наспех бараки, располагались во владениях графа Парижского[2], монархического претендента на иллюзорный французский престол. Вокруг замка расстилался густой лес. Через этот лес мы ходили на работу под надзором сержанта и капрала французской армии.
Сержант по своим взглядам был настоящим фашистом. Он взваливал на нас непосильную работу, был груб, всячески издевался над нами и называл не иначе, как грязными иностранцами. Когда к нам приезжал лейтенант для проверки работ по рытью противотанковых рвов и сооружению надолб, то сержант всегда жаловался ему на нас, обзывая лентяями.
Капрал, напротив, питал к нам симпатию и нередко даже вступал в нашу защиту, когда мы подвергались нападкам сержанта или лейтенанта.
— Скажи-ка, сержант, правда ведь мы сегодня хорошо поработали? — спросил как-то во время перекура капрал.
— Что? Ты хочешь сказать, что они, эти лентяи, ничего не сделали, — проворчал сержант, сплюнул в нашу сторону и, махнув рукой, зашагал прочь.
Капрал уважал нас, бывших бойцов интернациональных бригад, за нашу стойкость. Он сам был приверженцем Народного фронта, хотя и не коммунистом, и надеялся, что фашизм никогда не найдет себе благоприятной почвы во Франции.
Прошел месяц после нашего прибытия на франко-бельгийскую границу.
Однажды мимо нас проходила группа французских солдат. Они подошли к нам, угостили сигаретами. Мы разговорились. И тут мы узнали от них, что странная война — топтание на месте возле линии Мажино — окончилась, что гитлеровские войска прорвали бельгийский фронт, захватили Льеж, Намюр[3] и сейчас приближаются к почти незащищенной в этом месте французской границе[4].
— Ничего, у нас первоклассная техника. Мы их остановим, — заметил один белобрысый солдат.
— Мы их остановим? — раздраженно спросил другой солдат, по виду рабочий. — А позвольте вас спросить, чем вы их остановите? Где эта хваленая техника? Где авиация, которая в мирное время считалась действительно первоклассной и ставила один рекорд за другим? Где? Да и дух наш не ахти на какой высоте.
Солдаты попрощались с нами и, не прекращая спора, удалились в лес.
Вечером командир роты собрал нас и сказал:
— Завтра в 5 часов утра мы выступаем в направлении города Сен-Кантен. Всем подготовиться к пешему переходу.
Значит в Париж, — подумали мы. Ведь Сен-Кантен — первый большой город в том направлении.
Ночью был отчетливо слышен гул артиллерийских залпов. Неподалеку от нашего расположения гитлеровские самолеты сбросили несколько бомб, которые падали вниз с устрашающем завыванием сирен. В бараке мы сами провели собрание и единогласно решили, выступив в поход, разбежаться и добираться до Парижа самостоятельно или влиться в массу бельгийских беженцев.
Утром мы выступили из лагеря. До национальной автострады было километров пять. Наша походная кухня с лейтенантом во главе выступила вперед и нам было приказано держаться всем этой кухни. Капрал шел рядом с кухней, а сержанта нигде не было видно.
Беженцы тянулись по асфальтированной дороге длинной, черной, змееобразной лентой. Шли плотными, сомкнутыми толпами, как обычно ходят на погребальных процессиях. Автомобилей совсем не было видно, так как те, кто их имел, давно уже уехали. Богачи уехали первыми. Теперь плетется, набивая мозоли на ногах (на руках они давно уже есть) трудящийся люд. Бельгийцы уже стали перемешиваться с вновь прибывающими партиями французских беженцев. Говорили мало и тихо. За нуждой ходили на обочину дороги. Беженцы, шедшие более суток, предупреждали, что отходить далеко в поле опасно, так как подразделения французской армии могли принять одиночек за немецких шпионов и расстрелять на месте.
Я шел вместе со своим другом еще по интернациональной бригаде Иваном Ермоленко. Он был моложе меня лет на десять, никогда не унывал, был весел и очень находчив. Мог, казалось, вывернуться из самого безвыходного положения. Еще до выступления мы решили идти вместе прямо в Париж, где у меня была квартира. Там жили моя жена и дочь, словом, было, где остановиться. У Ивана ничего не было в Париже и никого он там не знал.
Мы отстали от нашей ротной кухни, вышли с проселочной дороги на национальную автостраду и влились в толпу беженцев. Одеты мы были в поношенное, но еще приличное гражданское платье. Из продуктов у нас было по килограмму хлеба и по банке мясных консервов, которые нам раздали перед тем, как отправиться в путь. Проходя мимо одной деревни, мы услышали надрывное мычание коров, которые ревели изо всех сил, призывая своих хозяек подоить их. Но хозяек и след простил. Ваня бросился к одной из коров, отстегивая на ходу свои котелок, прикрепленный к поясному ремню. Я понял намерение Ивана и направился к нему, приготовив свой котелок. Корова, которую стал доить Ваня, весело помахивала хвостом и, казалось, с благодарностью посматривала на своего избавителя.
— Ну вот, теперь можно идти без передышки, — заметил Ваня, когда мы, подкрепившись парным молоком, зашагали дальше.
Около полуночи мы добрались до Сен-Кантена. Город словно вымер. На улицах ни души. Беженцы прошли вперед, не задерживаясь в городе. Вдруг на одной из улиц появился легкий танк и направился прямо к нам. Мы не на шутку перепугались, решив, что это немецкий танк, опередивший нас. Танк остановился и французский лейтенант, откинув крышку, показался в люке башни.
— Где боши[5]? — спросил он.
— В трех километрах от города, — ответил я. — Но они, наверное, уже расположились на ночлег, так как шум их моторизованных частей прекратился.
Лейтенант поблагодарил нас и танк повернул в обратную сторону.
Поскольку гитлеровцы не проявляли активности, мы решили заночевать в городе. Дома были пусты, гостиницы тоже. В одну из них мы вошли. Несколько номеров уже были заняты беженцами, но и нам достался один с двумя кроватями. Хозяина и прислуги нигде не было видно, видимо, все бежали.
— Ну, Жорж, давно мы так хорошо не устраивались. Посмотри-ка, простыни какие белоснежные, а главное бесплатно, платить некому.
— Да, Ваня, устроились неплохо. Давай ложиться спать, а завтра рано утром снова в путь.
Утром, часов в пять, нас разбудил не будильник, а грохот разрывов. Немцы вели артиллерийский огонь по городу, оставленному жителями. Мы прыгнули с кроватей, одели ботинки, которые снимали на ночь, и вышли из отеля на дорогу.
— Нам нужны велосипеды, без них мы от немцев не оторвемся, — проговорил Ваня.
— Да, неплохо бы, — согласно кивнул я головой.
По дороге вместе с нами двигались французские солдаты из разбитых или разрозненных частей. Некоторые из них были уже в гражданском платье. Были раненые и один из солдат тяжело. Его ранило в живот осколком снаряда, и товарищи несли его по очереди на самодельных носилках.
Один из солдат попросил меня дать ему воды. Протянув ему свою флягу, я спросил его:
— Вы оттуда, с передовой?
— С передовой? Какой черт с передовой! Разве есть какая-нибудь передовая? Все смешалось. Связи нет. Гранат нет. А чем подобьешь эти танки? С одной винтовкой много не навоюешь. Измена. Предали нас — вот что, — раздраженно сказал солдат и грустно покачал головой.
Мы пошли дальше. Вдруг Ваня сделал мне знак остановиться, а сам направился к дому, рядом с которым на строении виднелась надпись: «Гараж». Я присел на обочине и стал ждать, что будет дальше. Наконец, дверь гаража открылась. Из него вышел Ваня и еще какой-то человек лет пятидесяти. Ваня подозвал меня. Когда я подошел, то выяснилось, что Ваня договорился с хозяином дома отремонтировать его автомашину, а вместо платы за ремонт выговорил у него два велосипеда — мужской и дамский.
Подсчитав, что ремонт продлится не более трех часов, мы решили задержаться. По нашим расчетам гитлеровцы не могли нас догнать раньше этого времени. Необходимо было сменить мотор. Хозяин угостил нас вином и мы, засучив рукава, взялись за работу. Через три с половиной часа автомобиль был в исправности. Гитлеровцев пока не было видно. Мы привели в порядок велосипеды и покатили по асфальту. К вечеру следующего дня мы были уже в Компьене. До Парижа оставалась всего сотня километров. Решили заночевать. Нашли сарай с душистым сеном и, зарывшись в него, заснули сном праведников.
3. Побег
Утром мы вышли из сарая, где неплохо провели ночь и, вскочив на велосипеды, поехали дальше. Вот мы уже проехали Шантийи — город со знаменитым ипподромом, куда я на своем такси часто возил клиентов из Парижа. Неподалеку от Шантийи местный муниципалитет устроил своего рода продовольственный пункт. Беженцам раздавали суп, кофе и бутерброды. Мы тоже подкрепились и продолжили путь.
Скоро Париж. Более трех лет я не был в Париже. Каков он сейчас? Как мои друзья, моя семья? Готовится ли французская столица к защите от гитлеровских полчищ? В Шантийи мы узнали, что гитлеровцы задержались на рубеже реки Соммы. Им нужно было ликвидировать Дюнкерский котел, в котором оказалась двухсоттысячная английская армия. Пока немцы будут заниматься этим котлом, Парижу не грозит прямая опасность.
— А что мы будем делать в Париже? Как устроимся с работой, документами? — спросил Ермоленко.
— Ваня, ты антифашист? — спросил я его в свою очередь.
— Конечно, — удивился Ваня и, взглянув на меня, добавил: — Иначе я не был бы в Испании в составе интернациональной бригады.
— Ваня, ты помнить, когда мы вынуждены были сдать наше оружие на франко-испанской границе, то с речью к обезоруженным республиканцам обратился один генерал. Он сказал нам тогда: «Товарищи антифашисты и республиканцы! Борьба с фашизмом продолжается и будет продолжаться. Меняется только форма борьбы. Отныне вашим главным оружием будет слово. Фашизм не пройдет! Но пасаран[6]!» Так говорил знаменитый командир не менее знаменитого 5-го корпуса республиканской армии Испании генерал Модесто. И ты должен помнить эти слова. Что же касается работы и документов, то в этом нам помогут мои товарищи.
— Я верю тебе, Жорж, ты ведь коммунист, — только и промолвил Ваня и уже больше не возобновлял разговора на эту тему.
Мы доехали до перекрестка дорог — знаменитой Гусиной лапы Пьерлея. Дорога налево — на Париж, направо — на Понтуаз, а прямо — на Сен-Жермен. Вся масса беженцев шла на Сен-Жермен, в обход Парижа. Ну а мы, конечно, свернули налево — в Париж. Свернули и сразу же увидели дорожный знак: «Париж — 20 километров».
Максимум час езды и мы будем в этом огромном и красивейшем городе мира. Но произошло непредвиденное событие и все наши планы рухнули. Не успели мы проехать и ста метров от перекрестка, как из кювета с обеих сторон дороги нам навстречу бросились французские жандармы — гроза шоссейных дорог.
— Стой! Ваши документы!
Мы остановились, слезли с велосипедов.
— Вот так влипли, — тихо сказал Ваня.
Я молчал, обдумывая создавшееся положение. Документов у нас никаких не было, за исключением удостоверения, выданного мне в интернациональной бригаде. Но его я берег, как зеницу ока, зашив под подкладку. Я не собирался лишиться его и теперь.
Нет, не покажу, — решил я.
К нам подошел старший из жандармов и повторил:
— Ваши документы! Кто такие?
— Документов нет, а по национальности мы русские, из рабочей роты, которая строила укрепления на бельгийской границе. Наша кухня с лейтенантом во главе прошла впереди нас и сейчас мы ее догоняем, — объяснил я жандарму.
Но те не стали нас слушать. Они схватили Ваню и меня за руки и втолкнули тюремную автомашину. Она была битком набита французскими солдатами, отбившимися от своих частей. Через каких-нибудь полчаса нас привезли в Мезон-Лаффит и высадили на ипподроме. Разместили по стойлам конюшни, где раньше держали знаменитых рысаков. В каждом стойле было по четыре человека. Но мы не унывали. Сена оказалось достаточно и мы, устроив себе постели, вместе с Ваней вышли во двор подышать свежим воздухом. И вдруг во дворе видим нашу кухню и знакомые лица товарищей по роте. Теперь это было весьма кстати.
— Где лейтенант? Все ли здесь? — спросил я, подбежав к ним.
Выяснилось, что лейтенант с докладом поехал в Париж, капрал здесь, а ненавидевший нас сержант давно куда-то сбежал. Из всей роты осталось 35 человек, а остальные неизвестно где.
В конце мая нас построили и сообщили, что мы переводимся в другой лагерь, а сейчас должны проследовать на станцию Мезон-Лаффита и погрузиться в отведенный для вас вагон. Наш поезд остановился на парижском вокзале Сен-Лазар. Мы вышли из вагонов и в метро доехали до станции «Молитор». Проходим от нее метров пятьсот и размещаемся прямо на трибунах стадиона имени Жана Буэна. Место довольно приличное. Напротив стадиона — плавательный бассейн «Молитор». Но сношения с внешним миром запрещены, нельзя также выходить и на футбольное поле. Каждый занимается чем хочет: кто с иголкой в руках зашивает свою одежду, кто стирает, кто читает книгу или газету, выпрошенную у капрала.
Охрана была выставлена как внутри, так и снаружи стадиона. Бежать было почти невозможно. Решили ждать более подходящего момента.
Наступил июнь 1940 года. Италия объявила войну Франции. Наш капрал плакал, не скрывая слез. Другие французские солдаты из нашей охраны также поняли, что Франция оказалась в тяжелом положении.
— Нас могут спасти только русские, — с надеждой говорил капрал.
Мы помалкивали, разделяя горе этих добрых французов и не желая еще больше расстраивать их каким-нибудь неудачно оброненным словом.
4 июня гитлеровская авиация произвела массированный налет на беззащитный Париж. Бомбили преимущественно окраины и пригороды. К нам на стадион угодили две бомбы, но не на трибуны, где мы находились, а на футбольное поле. Жертв не было, но трибуны тряхнуло так, что думали они завалятся. Вскоре стало известно, что гитлеровские войска форсировали Сомму и двинулись на Париж.
В этот критический для Франции момент французская коммунистическая партия обратилась с призывом к населению защищать Париж и не сдавать столицу нацистским полчищам. Но высшее командование французской армии решило иначе. Оно объявило Париж открытым городом. Началась эвакуация. Нас посадили в грузовик и привезли на вокзал Батиньоль, где за неимением товарного вагона поместили в пассажирский. Поезд шел медленно, и мы прибыли в город Ван в Бретани только на третий день. Здесь мы узнали, что Париж сдан гитлеровцам без боя и вермахт продолжает наступление.
Нас поместили в лагерь Сен-Винсент километрах в десяти от Вана. Лагерь обнесен колючей проволокой высотой в два метрах и охранялся уже не пехотными солдатами, а так называемой подвижной охраной — гард мобиль. Это не предвещало ничего хорошего. В мирное время гард мобиль использовалась для разгона рабочих митингов, собраний и подавления забастовок.
Через четыре дня после прибытия в лагерь Сен-Винсент Иван Троян — член французской коммунистической партии, интербригадовец и я решили провести совещание с оставшимися в роте товарищами, чтобы принять решение о наших дальнейших действиях. Хотя мы входили в рабочую роту, но она считалась подразделением французской армии и в случае капитуляции Франции, а она была не за горами, гитлеровцы стали бы считать нас военнопленными. Это означало принудительные работы в Германии, что нас, конечно, не устраивало. На совещании разногласий не было. Все согласились на том, что необходимо, по возможности, бежать из лагеря. На следующее утро гитлеровцы захватили Ван. В лагерь приехал немецкий фельдфебель и предупредил начальника гард мобиль, что он отвечает за количество людей, находившихся в лагере.
В ту же ночь совершили побег Островский и Чернецкий. Я и Ваня решили бежать во время обеда. Два моих друга — Михаил Гафт и Петр Сальников должны были провести разведку и сообщить о наиболее подходящем моменте для побега.
Наступил обед. Михаил Гафт вошел в барак и склонился ко мне:
— Жорж, выходи. Часовой отошел в сторону.
Мы с Ваней схватили сумки с едой, фляги с водой и вышли из барака. Подойдя к углу заграждения, мы довольно легко перемахнули через колючую проволоку, лишь разорвав кое-где одежду. Михаил перебросил через ограждение наши сумки, мы махнули ему рукой и зашагали через редкий лесок к городу. Через город шли по маленьким улочкам, обходя общественные здания, где разместились гитлеровцы. Вышли на окраину города и оказались у казарм. Возле ворот топтался немецкий часовой.[7]
— Ну, Ваня, видно придется вести переговоры, — заметил я.
Не успел я договорить, как часовой окликнул нас. Мы подошли. Сквозь узорчатые железные ворота было видно, что во дворе казармы кучками стояли и сидели французские солдаты. Это были уже военнопленные.
— Кто такие? Куда идете? — спросил часовой.
— Мы русские. Идем в Париж. Там жена, дети, — ответил я по-немецки.
— Ах, русские, — удивился немец. — Очень хорошо. Жена, дети в Париже — очень хорошо.
— У вас, наверно, тоже жена, дети. Скоро войне конец и поедете к ним домой, — поддержал я разговор.
— Ох нет, — тяжело вздохнул часовой. — Война будет длиться еще много лет. А детей у меня двое, — и он поднял два пальца.
В это время в воротах показался еще один немец с нашивкой на рукаве. Мы, недолго думая, приподняли кепки в знак прощания и пошли дальше.
— Видно не все немцы плохие, — заметил Ваня.
— Этот часовой, видно, уже сейчас чувствует, что Гитлер завяз в войне по самые уши. Ты заметил, как покраснели его глаза, когда я сказал, что войне скоро конец и он поедет домой?
— Да, он здорово расстроился, когда ты заговорил о жене, детях.
Ночевали с Ваней под деревьями у обочины дороги. Утром поели хлеба, запили его водой и продолжили наш путь. Мимо нас иногда проезжали автомашины. Мы поднимали руки, но никто не останавливался. Но нам повезло. На дороге стояла автомашина с поднятым капотом. Мы, как старые шоферы, не могли пройти мимо коллеги в беде.
— Что случилось?
— Не могу понять, — развел хозяин автомобиля руками.
Мы шоферы, разрешите вам помочь?
— О, шоферы! Очень хорошо. Помогите, пожалуйста, — обрадовался автомобилист.
Мы засучили рукава, нырнули под капот и сразу же заметили, что провод отошел от бобины. Прикрепив его, мы для вида повозились еще некоторое время, а затем предложили хозяину попробовать завести двигатель. Хозяин скептически улыбнулся, но все же нажал на стартер. Мотор сразу же взревел и заработал. Автомобилист был так доволен, что предложил подвезти нас до города Рена. Поскольку внутри машины мест не было, мы расположились на правом и левом крыльях. К вечеру приехали в Рен, где и заночевали.
До Парижа оставалось около трехсот километров. Мы забрались в поезд, сформированный для работников железнодорожного транспорта и через два дня, ранним утром в конце июня 1940 года, вышли из вагона на Монпарнасском вокзале в Париже.
4. Борьба продолжается
В рабочем пригороде Парижа — Клиши — я прожил более пятнадцати лет. У меня там было много друзей и знакомых, особенно среди шоферов такси. Вернувшись домой, я через неделю разошелся с женой. Она не понимала моего образа действий, не разделяла моих взглядов, а я не одобрял ее отношения ко всему происходящему. В общем, после трех лет моего отсутствия я нашел совершенно чужого человека. Разошлись мы тихо, мирно, как говорится, без битья посуды.
Ваня Ермоленко встретил своего старого приятеля и куда-то исчез. С тех пор я больше его не видел.
Для начала я решил ознакомиться с обстановкой. В Клиши, возле мэрии, каждое воскресенье собирались группы людей и толковали о происходящих событиях. Там можно было узнать все новости. А их было немало. В Виши — столице неоккупированной зоны Франции, — ставленник нацистов Петен дрожащим старческим голосом зачитывал по радио свои призывы к населению Франции сотрудничать с оккупантами. В Лондоне, генерал де Голль образовал французское правительство и призывал патриотов Франции к сопротивлению оккупантам и к вооруженной борьбе против них.
В Париже гитлеровцы разрешили печатать газеты всем политическим партиям за исключением коммунистической. Но, несмотря на это, «Юманите» выходила регулярно, только печаталась, правда, на ротаторе. Друзья «Юманите», — активисты и члены французской коммунистической партии, — активно распространяли свой печатный орган. Кстати, «Юма», как ее любовно называли читатели, пользовалась у населения невероятным успехом и ее всегда брали нарасхват.
В Клиши я разыскал своих друзей Рене Мейера и его однофамильца, моего соседа Шарля Мейера. Оба были шоферами такси. Рене Мейер организовал ячейки из членов коммунистической партии по месту жительства, которые организационно входили в секцию Клиши. Собирались у кого-нибудь на дому всей ячейкой — человек 10-12. Перед нашей секцией были поставлены следующие задачи:
— Распространять печатный орган «Юманите»;
— Срывать вербовку гитлеровцами лиц для работы в Германии;
— Вести борьбу с предателями и ренегатами типа Дорио;
— Проводить саботаж к диверсии на предприятиях, работающих на гитлеровцев;
— Разъяснять французскому населению, какие беды может принести гитлеровская оккупация.
На одном из собраний нашей ячейки я предложил обратить самое серьезное внимание на конспирацию и разбить ячейку на группы из трех человек. Мое предложение было принято, и вовремя, так как вскоре гитлеровцы начали массовое преследование членов коммунистической партии. Старшим нашей тройки, в которую кроме меня входил Леконт, стал Шарль Мейер.
В феврале 1941 года я случайно встретился с Борисом Зикером, также сражавшимся в Испании в составе интернациональной бригады. Он работал официантом в одном парижском кафе. Узнав, что я перебиваюсь случайными заработками, он нередко подкармливал меня. От него я узнал, что семьи наших товарищей по интернациональной бригаде томятся в лагере Верне, что они находятся в критическом положении и нуждаются в срочной помощи. Среди узников лагеря находились также жены ответственных работников Союза возвращения на Родину Тверитинова, Ружина, Белова и другие. Используя возможности и знакомства Бориса Зикера, нам удалось организовать им помощь деньгами и продуктами.
В марте 1941 года я поступил грузчиком на один из военно-морских складов гитлеровской армии, на котором хранилось обмундирование. Это произошло с санкции старшего нашей тройки — Шарля Мейера с тем, чтобы организовать диверсию на этом складе. Работа на складе давала мне не только средства к существованию, но и подлинные документы, в частности аусвайс — пропуск, который избавлял меня от возможности отправки на принудительную работу в Германию и делал неуязвимым во время облав в метро, которые гитлеровцы часто устраивали.
Утром 22 июня 1941 года раздался стук в дверь моей квартиры.
— Кто там? — спросил я, не открывая.
— Это я, Шарль, открой скорее.
Едва я успел повернуть рукоятку замка, как в комнату вихрем влетел Шарль и по выражению его лица я понял, что случилось что-то чрезвычайно важное.
— Ты...ты...ты слышал? — заикаясь начал Шарль.
— Что? Говори же, не тяни.
— Гитлеровцы напали на Советский Союз, — выпалили Шарль.
— Та...а...ак, значит, началось. Надеюсь, Шарль, что там на Востоке нацистов встретят по русскому обычаю, как Наполеона. Пойдем, Шарль, на улицу, послушаем, что говорят.
На площади у мэрии собралась большая толпа. Люди стояли группами и возбужденно обсуждали новое вероломство Гитлера. В каждой группе находился человек, который комментировал случившееся. Мы заметили, что такими импровизированными ораторами большей частью являлись коммунисты.
— Надо слушать радио Москвы, — говорил один.
— Сегодня же вечером буду ловить Москву, — вторил ему другой.
— Они получат там трепку, грязные фашисты, — заметил третий.
Мы было тоже хотели принять участие в обсуждении, но тут на площади появились полицейские и стали разгонять толпу.
На следующий день на складе только и было разговора, что о вероломном нападении Гитлеровской Германии на Советский Союз.
Состав рабочих склада был довольно пестрым. Здесь работали и французы, и русские, и испанцы, и словаки. Испанец Селестино Альфонсо — бывший боец республиканской армии Испании, темпераментный бретонец Франсуа, словак Франк и я составляли группу Сопротивления.
— Наконец-то Гитлер нарвался, — проговорил Франсуа, когда мы все собрались в укромном уголке.
— Но победа над Гитлером достанется нелегко. Ведь вся Европа работает на нацистов. Нам нужно твердо помнить об этом, — заметил Альфонсо.
— Это верно, но все-таки я твердо верю в победу над нацизмом, расизмом и всякого рода фашизмом, — сказал я. — А ты, Франсуа, вроде даже повеселел. С чего бы это?
— Да, повеселел, ибо избавление от нацистов к нам придет с Востока. Только жаль твоих соотечественников, Жорж, трудно им придется, — уже с грустью в голосе проговорил Франсуа.
Каждый вечер после работы я встречался с Шарлем и получал от него газеты, а также тексты листовок и воззваний. Последние поручили печатать мне. С этой целью мы приобрели детский шрифт букв и чисел, из которых и набирали наши воззвания. Все воззвания начинались со слов: «Смерть фашистским захватчикам». В наших листовках и воззваниях мы сообщали о том, что удавалось услышать по московскому радио. В них, например, говорилось о военном параде на Красной площади, который состоялся 7 ноября 1941 года, о разгроме гитлеровских войск под Москвой и других успехах Красной Армии. Листовки и воззвания набирали и печатали ночью, а если успевали, то и расклеивали в ту же ночь. Каждая тройка должна была распространить определенное количество листовок. Наша тройка действовала следующим образом.
Впереди шел Леконт. Никаких компрометирующих материалов при нем не было. В случае какой-либо опасности он должен был сразу же останавливаться и прикуривать сигарету. Следом за ним, метрах в тридцати, двигался Шарль, который имел при себе банку с клейстером и кисть. Он обмакивал кисть в клейстер и, не останавливаясь, делал мазок на стене или двери. Метрах в двадцати позади Шарля шел я и одним быстрым движением наклеивал очередную листовку.
Однажды ночью, расклеивая листовки, мы столкнулись с патрулем полицейских на велосипедах. Их было трое. Один из полицейских остановился возле Шарля и потребовал предъявить документы. Вместо документов Шарль выхватил из-под полы банку с клейстером и выплеснул все ее содержимое прямо ему в лицо, добавив ударом кисти по голове. Второй полицейский поднял свой велосипед и швырнул им в меня, но промахнулся. Ударом ноги я сбил его с ног и, увидев, что Шарль уже скрылся за углом, бросился вслед за ним. Третий полицейский побежал было за мной, но зацепился за велосипед и растянулся на тротуаре.
На следующее утро Шарль не мог сдержать смеха.
— Ну и здорово же я ему заклеил глаза, — то и дело повторял он.
— Лучше скажи, где ты спад?
— Конечно не дома. А ты где? — спросил в свою очередь Шарль.
— На берегу Сены.
В 1941 году во французских Альпах начали действовать первые партизанские отряды французских внутренних сил — ФФИ. Вскоре под руководством компартии начали организовываться отряды вольных стрелков и партизан — ФТПФ. К концу года группы ФТПФ появились и в Париже. В октябре 1941 года на станции метро «Барбес» выстрелом из пистолета был убит гитлеровский офицер. Народный мститель благополучно скрылся. Им был славный сын французского народа — Фабьен, впоследствии полковник ФТПФ. Позднее Фабьен погиб, но память о нем живет в Париже до сих пор. Именем полковника Фабьена благодарные парижане назвали одну из улиц города.
После покушения на гитлеровского офицера был введен комендантский час и были взяты заложники, часть которых тут же расстреляли. Но никакие репрессии не могли остановить нарастающее сопротивление тех, кто не желал жить под сапогом гитлеровских захватчиков.
Каждый вечер группа сопротивления слушала радио. Вести из Москвы были нерадостные. Части Красной Армии отступали под натиском превосходящих сил вермахта.
— Поверьте, — это временные успехи врага, — говорил им я. — Скоро, очень скоро наступит перелом. Скоро 7-го ноября — годовщина Октябрьской революции. Неплохо бы бошам подготовить к этой дате какой-нибудь сюрприз.
— Давайте ликвидируем пару эсэсовцев, пистолет у меня есть, — оживился Альфонсо.
— Не все сразу, Селестино. Начинать надо с малого, — охладил пыл темпераментного испанца Франк. Не заняться ли нам складом, на котором работаем? По—моему он должен хорошо гореть.
— Верно, — поддержал я Франка. — Тюки капока сложены штабелями под самый потолок. А они вроде хлопка. У самого потолка проходит электропроводка. Почему бы на складе не произойти короткому замыканию?
В субботу, когда рабочие стали уходить со склада, мы втроем остались в помещении. Как и условились, Франк быстро взбежал на третий этаж и оттуда наблюдал за всем происходящим вокруг. Я прохаживался внизу, возле входной двери. Альфонсо вскарабкался по тюкам капока к самому потолку. Ножом он быстро оголил провода, а затем чиркнул спичкой и голубенький огонек заплясал по тюку. Пора было уходить. Мы смешались с рабочими, направлявшимися к выходу, вышли с территории склада, повернули на улицу Морсо и пошли по направлению к набережной Сены. Из окон склада вырвались огромные языки пламени. Через полчаса, надрывно завывая сиренами, к складу подъехали пожарные автомашины. К удивлению толпившихся возле горевшего склада зевак пожарные стали неистово крушить то, что уцелело от огня. Как потом выяснилось, некоторые пожарные тоже были участниками движения Сопротивления.
Наутро начальник полусгоревшего склада подсчитал убытки и схватился за голову. Огонь уничтожил много тюков капока, тысячи метров тканей, десятки комплектов готового обмундирования и большое количество ящиков с обувью. Убытки выражались в миллионах франков.
В понедельник на склад приехали гестаповцы и какая-то комиссия. Они долго осматривали помещения оклада и особенно интересовались электропроводкой. После тщательного осмотра комиссия пришла к выводу, что пожар произошел от короткого замыкания и приняла решение заменить электропроводку.
5. Кто есть кто?
До вероломного нападения гитлеровской Германии на Советский Союз русские эмигранты во Франции делились на множество различных политических группировок. Верхушка эмиграции частью группировалась вокруг светлейшего князя Михаила Горчакова, ярого монархиста, считавшего, что русский народ не сможет обойтись без возвращения в Россию царствовавшей фамилии Романовых.
Во главе другой части эмиграции стоял Керенский, проклинавший монархистов и твердивший при каждом удобном случае, что русский народ стремится возвратиться к «февральским свободам». Если Горчаков уповал на гитлеровцев и японских милитаристов, то Керенский на англичан и американцев.
Немало эмигрантов входили в масонские ложи. Одной из них — ложей «Северная звезда» — заправляли бывшие члены Временного правительства Авксентьев и Переверзев, проводившие махровую антисоветскую пропаганду.
Часть эмигрантов являлись членами так называемого Народно-трудового союза, председателем парижского отделения которого был небезызвестный Владимир Поремский. На непримиримых антисоветских позициях находилась и верхушка РОВСа.
Низы русской эмиграции состояли в основном из обманутых солдат белых армий, эвакуированных из России. Многие из них слились с французским рабочим классом и вместе с ним закалялись в горниле классовых боев. Именно этим низам принадлежит инициатива создания Союза за возвращение на Родину, который объединил всех истинных патриотов Советской России. И когда в Испании вспыхнула гражданская война, именно члены Союза за возвращение на Родину отправились на многострадальную испанскую землю, чтобы в составе интернациональных бригад сражаться против фашизма и нацизма, занесших руку над человечеством и угрожавших их Родине.
Если в Испанию поехали воевать на стороне Франко лишь казачий генерал Калинин и еще несколько человек, то в интернациональных бригадах сражалось несколько сотен русских эмигрантов из Франции.
К прогрессивным эмигрантским организациям можно отнести и Союз оборонцев, образованный в 1935 году. Члены этого Союза старались изучать советскую жизнь, верили в Советскую Россию. В Союз оборонцев в основном также входили люди из трудовой эмиграции. Он издавал свой ежемесячный орган «Голос Отечества». Союз имел свой «Дом оборонцев», где проводились доклады о Советском Союзе, об успехах советского народа в строительстве новой жизни.
После нападения гитлеровской Германии на Советский Союз русская эмиграция образовала два диаметрально противоположных лагеря: просоветский и антисоветский.
Верхушка РОВСа, например, призывала своих членов вступать в ряды вермахта. Сотни бывших белых офицеров одели гитлеровскую форму и отправились на восточный фронт.
Такую же позицию занял и Народно-трудовой союз. Буквально на второй день войны председатель отдела НТС во Франции В. Д. Поремский обратился к членам союза и русским эмигрантам со специальным воззванием, в котором приветствовал вероломство Гитлера и призывал свою братию оказать полную поддержку нацистам. «Сейчас, наконец, — говорилось в воззвании, — опускается меч возмездия и кары, занесенный над большевизмом с самого момента его рождения». НТСовцы, собиравшиеся придти в Советскую Россию на немецких штыках, не останавливались перед обещаниями отдать нацистам богатейшие районы Советского Союза. Поремский прямо писал в своем воззвании: «Мы скорбим о возможном отторжении от России земель и областей, завоеванных кровью наших предков, утвержденных в составе Российской империи упорным трудом наших дедов и отцов, замиренных умом и тактом наших талантливых государственных деятелей, приобщенных к русской культуре гением наших духовных отцов и водителей».
Поремский и иже с ним скорбели не о русском народе, ставшем жертвой кровавой агрессии, а о гитлеровцах, несших большие потери на советско-германском фронте. «... Наконец, нам тяжело сознание, — черным по белому написано в воззвании, — что сейчас на границах нашей страны льется кровь немецкого солдата, кровь, за которую будет платить Россия, будет платить трудом своих детей и плодами своей земли». Иначе говоря, НТСовцы соглашались превратить русский народ в рабов гитлеровской Германии. Это ли не кощунство, это ли не подлое лицемерие предателей, выдававших себя за искренних друзей России!
Далее в воззвании говорилось: «Мы должны приложить все усилия, чтобы остановить возможно раньше жестокое кровопролитие, ибо чем дольше будет сопротивление Красной Армии, тем дороже будет цена освобождения». Это уже прямой призыв к борьбе против Красной Армии, к организации против нее диверсий и прочей подрывной работы, направленной на ослабление Советской России и ее армии. Поремский, как и другие члены НТС, не ограничивался только словесными призывами поддержать гитлеровцев в их борьбе против русского народа, но и принимал непосредственное участие в этой борьбе. Вскоре после оккупации гитлеровской Германией Франции Поремский едет в Берлин, где поступает в распоряжение управления имперской безопасности, а оттуда в распоряжение ведомства Геббельса. Продолжительное время Поремский является комендантом в школах немецких пропагандистов, где он считался специалистом по «еврейскому вопросу» и читал лекции на эту тему. В своих лекциях он разъяснял слушателям необходимость полного уничтожения евреев.
Одновременно Поремский руководил учебной группой в лагере Восточного министерства и доносил в гестапо на неугодных ему лиц.
Некоторая часть эмигрантов сразу же после нападения Германии и начала советско-германской войны стала прислуживать гестапо. Еще до нападения на СССР гитлеровцы создали в Париже управление по делам русской эмиграции во Франции. Во главе управления был поставлен агент гестапо Юрий Жеребков, который до этого был простым танцором. Жеребковский филиал гестапо занял большое здание на улице Галлиера и стал выпускать газетку профашистского толка «Парижский вестник». Жеребковское управление через своих тайных агентов проникло во все эмигрантские группировки, брало на особый учет неблагонадежных, засылало провокаторов в подпольные организации, передавало некоторых из них в гестапо.
Всем этим антисоветским союзам, группам и откровенно гестаповскому управлению противостояла патриотически настроенная часть эмиграции. Одни из них сразу же вступили в ряды французского движения Сопротивления и вместе со своими собратьями по несчастью — французами — вели подпольную борьбу против гитлеровских оккупантов. Люди уходили в подполье не на день, не на месяц, а на годы. Каждый их шаг был сопряжен с опасностью и не только для них самих, но и для их родственников и даже друзей. Приходилось все время быть на чеку: одно неосторожное слово, лишняя встреча в кафе — все могло послужить поводом к доносу, за которым неминуемо следовал арест.
В условиях подполья вели борьбу против ненавистных оккупантов две русские группировки. Так называемая Группа 22 июня, возглавляемая инженером Ю. Монтуляком, и Дурданская группа, основанная в городе Дурдан (под Парижем) А. Угримовым. В последней насчитывалось около 20 человек и она через знаменитого французского гонщика Альбера Бенуа была связана с французской подпольной организацией «Венжанс» («Мщение»).
Угримов и члены его группы принимали участие в приеме оружия, сбрасываемого на парашютах в окрестностях Дурдана и мельница, где работал Угримов, превратилась в настоящий арсенал. Угримов и его жена прятали у себя в течение шести недель раненого канадского летчика, а затем укрывали в Дурдане целые группы советских бойцов, бежавших из гитлеровского плена.
Многие русские эмигранты, не входившие в подпольные организации, помогали подполью продовольствием, одеждой, медикаментами, укрывали у себя дома бежавших из гитлеровских лагерей или с принудительных работ советских узников.
Все просоветски настроенные эмигранты, как входившие в подпольные организации, так и не входившие в них, по вечерам собирались у радиоприемников и слушали радио Москвы о положении на советско-германском фронте. У всех у них горестно сжимались сердца, когда сводки Совинформбюро были нерадостными и они не скрывали слез радости, когда радио доносило вести о победах Советской Армии.
А когда гитлеровцы потерпели сокрушительное поражение на Волге, эмигранты-патриоты ликовали вместе со всем советским народом.
Эта победа вселила в наши сердца надежду и окрылила нас. Мы окончательно убедились в том, что в мире есть сила, способная положить конец гитлеровскому порабощению.
Между тем, второго фронта все не было. Советская Армия по-прежнему билась с германской военной машиной, использовавшей экономику чуть ли не всей Европы, один на один. Одиночные же акты наших диверсий, хотя и наносили известный ущерб нацистам, но по существу только жалили врага не больше, чем комариные укусы. Мысль о том, что я и мои друзья недостаточно помогаем советским людям, больно сжимала сердце, на давала покоя.
Необходимо привлечь на сторону Сопротивления как можно больше русских патриотов и создать, пусть маленький, свой второй фронт, — решил я и начал действовать в этом направлении.
6. Рождение Союза русских патриотов
Весной 1943 года гитлеровцы начали производить массовую переброску советских военнопленных на шахты севера Франции, а также в Эльзас и Лотарингию. Перебрасывались на каторжные работы и мирные советские граждане из оккупированных районов Советского Союза.
Нужда в рабочей силе заставила гитлеровцев освободить многих военнопленных французской армии. Среди них были и мои друзья-соотечественники из лагеря Сен-Винсент. Вернулись в Париж Иван Троян и Михаил Гафт. Еще весной 1941 года был расформирован и лагерь Верне на юге Франции. Часть заключенных, среди которых находились мои старые друзья — Николай Роллер, Дмитрий Смирягин, Павел Пелехин, Георгий Клименюк, Алексей Кочетков, Борис Журавлев — были отправлены в Германию.
Товарищи, находившиеся на принудительных работах в Германии, поддерживали со мной переписку и отчисляли от своего заработка некоторые суммы денег для оказания помощи нуждавшимся патриотам в Париже и в лагерях. Эта помощь, хотя и была незначительной, оказалась весьма своевременной и необходимой. Часть ее была направлена в женский лагерь Бранс, где томились наши соотечественницы, с одной из которых — Ольгой Коган — мне удалось установить связь.
Однажды в мае 1943 года, в одно из воскресений, выходя со станции метро «Этуаль», я встретил знакомого армянина Дирана Воскереджиана.
Мы разговорились и обменялись новостями. От Дирана я узнал, что он тоже состоит в организации Сопротивления. Его организация была укомплектована по национальному признаку и состояла из армян. Диран добавил, что есть также польская, итальянская и другие организации Сопротивления. Диран сказал, что при желании он может устроить мне встречу со связным. Я согласился и подумал, что было бы хорошо организовать и русскую организацию Сопротивления. Костяком такой организации могли стать старые, испытанные товарищи, принимавшие участие в гражданской войне в Испании в составе интернациональной бригады. Кроме того, среди русской эмиграции находились элементы, до глубины души любившие свою Родину. Многие из них пали на полях сражений Испании, многие были заточены в концентрационные лагеря, но многие оставались на свободе. Последние оказывали помощь советским военнопленным, укрывали советских граждан, бежавших из лагерей, подвергая себя смертельной опасности. Победа советских войск на Волге была для них великой радостью и гордостью за свой народ и свою страну.
В начале июня Диран пришел на явку со связным, который в свою очередь в другом месте представил меня ответственному по кадрам парижской организации движения Сопротивления — Феликсу. Выслушав мою биографию, он через некоторое время представил меня товарищу «Ляпорту», работавшему в высшей инстанции. Я изложил «Ляпорту» план организации русской патриотической группы Сопротивления, а также предложил организовать побеги советских военнопленных из гитлеровских лагерей и переправлять их к партизанам.
— Что ж, в принципе я разделяю ваши планы, — ответил «Ляпорт». — Кстати, вопрос о создании русской секции Сопротивления недавно обсуждался руководством Национального фронта. Уполномоченным от фронта по работе среди эмигрантов, в частности выходцев из России, назначен Гастон Лярош. На днях вы встретитесь с ним. Впредь вашей подпольной кличкой будет «Андрэ». Ясно?
— Ясно, товарищ «Ляпорт».
— Да, вот еще что. Подпольную работу в низовой партийной организации вам придется оставить, чтобы не подвергаться излишней опасности.
Спустя несколько дней «Ляпорт» пришел на встречу вместе с Гастоном Ларошем, с которым я познакомился.
Последний заслуживает того, чтобы рассказать о нем подробнее.
Гастон Лярош родился 31 мая 1902 года в русской рабочей семье. Его отец был чернорабочим. Действительное имя Гастона Ляроша — Борис Матлин. Он был самым младшим из шести детей Матлиных и ему исполнилось всего два года, когда его семья покинула в поисках заработков Россию и обосновалась в Париже. Здесь Гастон сначала учился в коммунальной школе третьего района, а затем поступил в школу фабрично-заводского ученичества, которую окончил в 1917 году, получив специальность помощника наладчика. После окончания учебы Гастон начал работать в Компании парижский омнибусов слесарем-монтажником.
Юноша живо интересовался событиями, которые происходили в мире, а его положение рабочего скоро привело Гастона в ряды молодежной рабочей организации. На протяжении последующих двадцати лет Гастон Лярош поделил свою жизнь между работой, семейным очагом, которым он обзавелся, и социальной борьбой.
Когда Франция в 1940 году оказалась оккупированной гитлеровцами, для него было ясно, что надо делать — сопротивляться. И Гастон явился одним из первых организаторов французского движения Сопротивления. Когда кованные сапоги гитлеровских солдат с дробным стуком опускались на асфальт Елисейских полей, он установил связи со своими товарищами и организовал первые тайные собрания. А когда его брат был арестован вишийской полицией, Гастон покинул жену, троих детей и перешел на нелегальное положение, полностью предоставив себя в распоряжение движения Сопротивления. Это было началом опасной подпольной деятельности Гастона, которая продолжалась целых четыре года.
До 1942 года Гастон Лярош работал в парижском отделе Национального фронта, но его знания иностранных языков (русского, немецкого, испанского и английского привело к тому, что он был назначен в центральный аппарат Международного рабочего движения и возглавил борьбу эмигрантов во Франции против оккупантов.
Во время первой встречи Гастон Лярош обрисовал мне политическую и военную ситуацию, сложившуюся к тому времени.
— Вашей секции, — говорил он, — придется заняться созданием подпольных комитетов в лагерях советских военнопленных, организацией побегов, обеспечением бежавших документами, одеждой, питанием. Это очень важное и очень ответственное задание, «Андрэ». Надеюсь, понятно, почему оно поручается именно вашей секции. Знание французского языка, местных условий и в то же время русского языка будут большим подспорьем для работы с советскими людьми. Кстати, вы утверждены вышестоящей инстанцией ответственным по кадрам русской секции Сопротивления. Вам необходимо как можно скорее провести собрание будущих членов организации и формально оформить ее создание.
Я знал, что скоро из Германии должны приехать мои старые друзья по Испании. Знал я и то, что они обязательно навестят Веру Тимофееву и ее семью. Эта семья — Вера, ее отец, мать и двое детей — очень доброжелательно относилась к нашим посещениям и всегда оказывала нам настоящее русское гостеприимство. И вот однажды, навестив Веру Тимофееву, я увидел там своего друга, с которым вместе находились в лагерях Сен-Сиприен и Гюрс, бывшего интербригадовца Алексея Кочеткова.
— Алло! Жорж, это ты! Вот это здорово, что я снова тебя увидел, — порывисто вскочил со своего места экспансивный Алексей и стал крепко пожимать мою руку, а другой хлопать по спине — приветствовал на испанский манер.
— Надолго из Германии? — спросил я его.
— Да нет, недельки на две, не больше. Знаешь, я там связан с немецким подпольем. Пишем, печатаем и распространяем листовки. И где? В самом логове нацистов — в Берлине.
— Ну и ты доволен? Тебя это устраивает?
— Кое-какую пользу нашей Родине, конечно, приношу, но мне бы хотелось поскорей взяться за оружие и рассчитаться с бошами сполна.
— Тогда, Алексей, может быть останешься в Париже. Подберем тебе квартиру, обеспечим документами и поручим важное задание.
— Ну что ж, если важное, то остаюсь, — не раздумывая согласился Алексей.
Алексей Кочетков был холост и выглядел гораздо моложе своих тридцати лет. Он отличался кипучей энергией и был решительным человеком. Вскоре мы достали ему хорошие документы, и он перешел на нелегальное положение.
Спустя некоторое время из Германии приехали и другие мои старые знакомые и друзья.
3-го октября 1943 года у меня на квартире собрались Кочетков, Роллер, Смирягин, Пелехин, Клименюк, Сафронов, Михневич. Входили осторожно, по одному, по два, чтобы не вызвать подозрений у консьержки. Когда все были в сборе, я объявил собрание открытым и доложил о положении в движении Сопротивления, а также о задачах его русской секции. После недолгих прений приняли следующее решение:
1. Организовать широкую, массовую, политическую организацию из патриотов — Союз русских патриотов;
2. Поручить Георгию Шибанову организацию лагерных комитетов в лагерях советских военнопленных, их побегов и создание советских партизанских отрядов;
3. Поручить Алексею Кочеткову руководство разъяснительной работой среди власовцев с целью их привлечения в ряды советских партизан;
4. Издавать печатный орган «Русский патриот». Другую газету — «Советский патриот» издавать специально для советских граждан, оказавшихся во Франции.
На следующий день я доложил Гастону Лярошу о нашем собрании и принятом на нем решении. Он одобрил проведенную работу и сказал, что создание русской секции Сопротивления будет утверждено вышестоящей инстанцией.
С большим трудом удалось раздобыть пишущую машинку, ротатор, восковки, краску, бумагу. Нашлись и люди для издания подпольных газет. Михаил Михайлович Бронштедт, отчим Веры Тимофеевой, взялся редактировать газету, а машинисткой стала Вероника Шпенглер — старый член Союза возвращения на Родину. Она печатала восковки для ротатора.
Мы очень спешили, так как решили выпустить первый номер газеты к 26-й годовщине Великой Октябрьской революции, а до нее оставались буквально считанные часы. Стараниями всех первые номера газет «Русский патриот» и «Советский патриот» вышли 7 ноября 1943 года.
Газета «Советский патриот» призывала: «Советские военнопленные! Французский народ с вами! Мужайтесь. Создавайте лагерные комитеты. Вступайте в контакт с местным населением. Час освобождения близок!»
Связные доставляли газеты в лагеря советских военнопленных или прямо на шахты, где они работали. Дальнейшим распространением газеты занимались военнопленные. Газета пользовалась у них большим успехом. Военнопленные одного их лагерей на севере Франции писали в редакцию: «Мы получили „Советский Патриот“. Сами раскидали по шахтам. Жадно читают ребята русскую газету».
__________
[1] Странная война – период Второй мировой войны с 3 сентября 1939 г. по 10 мая 1940 г. на Западном фронте, ознаменованный практически полным отсутствием боевых действий.
[2] Речь идет, скорее всего, о Ле-Нувьон-ан-Тьераш, где в 1908 году родился Генрих Орлеанский, граф Парижский.
[3] От Намюра до Ле-Нувьон-ан-Тьераш всего 100 км.
[4] Описанная ситуация соответствует 16 мая 1940 г.
[5] Боши – презрительное прозвище немцев во Франции.
[6] ¡No pasarán! (исп.) — Они не пройдут!
[7] Достоверность истории с побегом из лагеря Сен-Винсент вызывает большие сомнения, принимая во внимание, что после побега Шибанов вернулся на свою квартиру в Виши, к жене и дочке, и жил там совершенно открыто по крайней мере до октября 1943 года, а с 1 апреля 1941 г. он работал на военно-морском складе гитлеровцев. Большего доверия заслуживает упоминание в биографии Георгия Шибанова от 9 ноября 1945 г. о том, что он был освобожден 20 июня 1940 года.
28.2.2019 (добавлена сноска №7)